Малыгина Инна Юрьевна
"РУССКИЙ СЛОВАРЬ ЯЗЫКОВОГО РАСШИРЕНИЯ" А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА КАК ФОРМА "ДИАЛОГА" С РУССКИМИ ПИСАТЕЛЯМИ ХХ В. (А. СОЛЖЕНИЦЫН, Е. ЗАМЯТИН, И. ШМЕЛЕВ)
Объектом исследования в статье является "Русский словарь языкового расширения" А. Солженицына, рассматриваемый нами как определенная форма "диалога" с русскими писателями ХХ в. С помощью метапоэтических данных (анализ предисловия к словарю) раскрывается механизм работы писателя над изданием, определяются источники, цель и задачи его разработки, акцентируется авторское толкование его значения. С опорой на "Литературную коллекцию" Александра Исаевича дается аналитический обзор функционирования лексем - дефиниций "Русского словаря языкового расширения" - в творчестве Е. Замятина, И. Шмелева и А. Солженицына. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/272016/1 -2/10.html
Источник
Филологические науки. Вопросы теории и практики
Тамбов: Грамота, 2016. № 1(55): в 2-х ч. Ч. 2. C. 34-39. ISSN 1997-2911.
Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html
© Издательство "Грамота"
Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: [email protected]
19. Распределенное сознание: Татьяна Черниговская о будущем чтения [Электронный ресурс] // Теория и практика. URL: http://theoryandpractice.ru/posts/7582-chernigovskaya (дата обращения: 26.09.2015).
20. Романичева Е. С. «Встречное движение» как новая технология приобщения школьников к чтению // Литература в школе. 2012. № 3. С. 19-22.
21. Сметанникова Н. Н. Место чтения в процессе становления информационного сообщества [Электронный ресурс]. URL: http://uchitel-slovesnik.ru/data/uploads/iz-opita-raboti/mesto-chtenia.pdf (дата обращения: 22.10.2015).
22. Троицкий В. Ю. Русское слово как наследие // Литература в школе. 2009. № 9. С. 20-22.
THE SITUATION WITH READING AT PRESENT: THE REVIEW OF APPROACHES TO THE PROBLEM
Malakhova Mariya Amiranovna
Orenburg State Pedagogical University [email protected]
The article examines the situation of a reading crisis for the last several decades; the approaches to the solution of this problem are analyzed, including how efficiently "The National Programme of Support and Development of Reading in Russia in 2007-2020" is being realized now. The way out of the reading crisis with account of the peculiarities of modern children and adolescents is evaluated.
Key words and phrases: reading; the problem of reading; non-reading generation; the list of recommended books; hypertext; screen reading.
Объектом исследования в статье является «Русский словарь языкового расширения» А. Солженицына, рассматриваемый нами как определенная форма «диалога» с русскими писателями ХХ в. С помощью мета-поэтических данных (анализ предисловия к словарю) раскрывается механизм работы писателя над изданием, определяются источники, цель и задачи его разработки, акцентируется авторское толкование его значения. С опорой на «Литературную коллекцию» Александра Исаевича дается аналитический обзор функционирования лексем - дефиниций «Русского словаря языкового расширения» - в творчестве Е. Замятина, И. Шмелева и А. Солженицына.
Ключевые слова и фразы: лексема; словарь; язык; произведение; литературная коллекция; творчество Е. Замятина, И. Шмелева, А. Солженицына.
Малыгина Инна Юрьевна, к. филол. н.
Ставропольский государственный педагогический институт [email protected] т
«РУССКИЙ СЛОВАРЬ ЯЗЫКОВОГО РАСШИРЕНИЯ» А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА КАК ФОРМА «ДИАЛОГА» С РУССКИМИ ПИСАТЕЛЯМИ ХХ В.
(А. СОЛЖЕНИЦЫН, Е. ЗАМЯТИН, И. ШМЕЛЕВ)
Александр Исаевич Солженицын - фигура первостепенного значения, оставившая яркий след в различных областях науки и культуры. Художник слова, глубоко мыслящий философ, профессиональный аналитик истории, политики России - таков совокупный портрет его восприятия в современности. Однако, к сожалению, этот портрет получается абрисным, с ярко выраженными штрихами под грифами «писатель», «историограф», «философ». На фоне этих констант меркнут другие стороны жизнеутверждения Александра Исаевича в мировой культуре, среди которых неоспоримую ценность для русского человека представляет Солженицын-лингвист. Оговоримся, что применительно к имени Солженицына определение «лингвист» звучит, на наш взгляд, неестественно. В нашем восприятии он в первую очередь предстает хранителем и живительной силой «великого и могучего» русского языка. Подтверждением этого высокого звания служит близкое русскому народу по своему наполнению солженицынское слово (как письменное, так и устное).
Источником языкового вдохновения для Солженицына всегда был «Словарь живого великорусского языка» В. Даля: «С 1947 года много лет (и все лагерные, так богатые терпением и лишь малыми клочками досуга) я почти ежедневно занимался обработкой далевского словаря - для своих литературных нужд и языковой гимнастики» . Ж. Нива справедливо отметил: «Словарь Солженицына задуман как гимнастика, как упражнение в языковом дыхании. Не для того, чтобы протокольно фиксировать сегодняшний запас русских слов (с "нахлыном" англицизмов), а для того, чтобы расширить легкие русского человека, его языковые легкие» . Благодаря этим усилиям Солженицын смог впоследствии осуществить серьезнейший по масштабу и значению шаг - составить «Русский словарь языкового расширения».
Ежедневная скрупулезная работа Солженицына над далевским изданием шла в несколько этапов: выписки громоздких словарных статей и их сокращение. При этом Александр Исаевич пошел по пути не простого сокращения и отбрасывания второстепенных вещей, а по пути концентрации, выделения главной мысли, центрального значения категории. Глубокое проникновение в саму суть языковой системы помогло писателю определить ряд глобальных реконструкторских задач для дальнейшего разрешения: возродить забытые слова и «восполнить всеобщее падение чутья» к языку.
Словарные статьи рассматриваемого нами издания предваряют размышления Александра Исаевича о замысле создания подобной книги, истории ее составления и написания, но самое главное, что автор сам акцентирует внимание на значении словаря для настоящего и будущего русского человека. Принципиальное отличие «Русского словаря языкового расширения» Солженицына от других словарей состоит в главной задаче, стоящей перед автором при его написании - в задаче представления не полного состава языка (как в большинстве российских словарных изданий), а, напротив, в возрождении несправедливо забытых слов.
В предисловии к словарю Солженицын объясняет читателю и порядок работы с изданием. При этом автор указывает на собственные принципы отбора языкового материала, объясняет более частные моменты организации словарных статей. Аналитический обзор словаря Солженицына с точки зрения лингвистических особенностей достаточно подробно освещен в отечественной филологической науке . Однако вопрос функционирования словесных единиц, попавших на страницы словаря Солженицына, в художественных текстах русских писателей Х1Х-ХХ вв. (их имена обозначены после предисловия) и в творческом наследии самого писателя остается сегодня мало изученным. В данной статье мы предприняли попытку подобного осмысления, изучив творчество Е. Замятина, И. Шмелева и А. Солженицына (итоги типового анализа творчества В. Белова, В. Распутина, В. Астафьева и А. Солженицына предполагается представить в следующей статье).
Солженицын в тексте «Объяснения» категорично отрицает научность словного отбора, определяя цель словаря как «художественную». На наш взгляд, Александр Исаевич тонко чувствовал разницу между писателем и ученым - оба исследуют, пытаются постичь объективную реальность, но первый смотрит на жизнь творчески, сквозь призму особого художественного мышления, привнося собственный субъективный взгляд на вещи, а второй стремится к объективации, применяя строго научные методы познания, находясь в жестко сконструированной парадигме научного мышления. Писатель, в отличие от ученого, обладает преимуществом - имеет возможность расширять поле собственной деятельности, горизонты проникновения в суть познаваемого объекта. Потому и взгляд Солженицына на язык особый - он совмещает две стороны познающей личности (и ученого, и писателя).
Значимым фактом можно считать то, что автор при составлении словаря учитывал языковые особенности широкого круга носителей русского языка: люди из разных уголков России, писатели прошлого, настоящего, но самое главное, что автором взяты во внимание языковые элементы «не из штампов советского времени, а из коренной струи языка» .
В сознании писателя слова представали как сгустки «энергии», что позволяло автору словаря охватить слово в его многозначности, раскрыть как можно сильнее его лексический потенциал. При этом слова, вошедшие в издание, брались автором не только из живой, звучащей речи русского народа, но и из письменных источников, художественно фиксирующих ее. Так, в «Русском словаре языкового расширения» Солженицына мы встречаем лексику из произведений А. Пушкина, Н. Гоголя, И. Тургенева, С. Лескова, Ф. Достоевского, Л. Толстого, И. Бунина, И. Шмелева, С. Есенина, Е. Замятина, В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина, А. Толстого и мн. др. Однако не стоит думать, что задача Солженицына состояла лишь в фиксации и возвращении забытых или потерянных русских слов, в восстановлении их в правах - это слишком узкое понимание писательской установки. Эти слова являются некими «мостками» в творческую лабораторию художника.
На сегодняшний день проникнуть в мастерскую Солженицына не составляет особого труда: изданные в России многотиражные собрания сочинений Александра Исаевича, его мемуарные, критические, эпистолярные опусы помогают в этом. Раскрыть же механизм работы Солженицына со словом писателей России Х1Х-ХХ вв., попавшим в «Русский словарь языкового расширения», помогает опубликованная в 1997-2004 гг. в журнале «Новый мир» так называемая «Литературная коллекция».
«Литературная коллекция», синтезирующая в себе черты разных жанров (и дневника, и эссе, и критического опуса, и так называемой «лаборатории писателя» ), оказалась уникальным по значимости явлением истории и критики русской литературы. Во-первых, тексты из «Литературной коллекции» позволяют читателю понять солженицынское видение того или иного художника слова, понимание его творческого наследия в целом и отдельных произведений. Во-вторых, оценка Александром Исаевичем художественной манеры писателей идет в неразрывном единстве рассматриваемого произведения и историко-литературной эпохи (наиболее яркие примеры: «И. Шмелев и эмиграция», «Б. Пильняк и "Россия. Революция. Мятель"», «Е. Замятин и Советская Россия», «Л. Леонов и Ф. Достоевский», «М. Булгаков и советское литературоведение», «В. Распутин и писатели-деревенщики», «Ф. Светлов и советский быт 1970-х гг.», «И. Бродский и "ирония как религия всего ХХ в."»). Как отмечает Г. Е. Жиляев, «коллекция помогает лучше увидеть, расшифровать характернейшие узлы российской духовной жизни на протяжении нескольких десятилетий» .
В-третьих, ценностью «Литературной коллекции» выступают наблюдения Солженицына в области «писания», «делания» художественного произведения, актуализируя тем самым понятие «мастерская писателя». В этом отношении бесценны наблюдения Солженицына-«ремесленника», подходящего к творческому процессу не только как к воодушевленному акту, но и как к тяжелому, кропотливому труду. Исходя из данного посыла,
Солженицын не сдерживает себя в собственных оценках и характеристиках творческих методов, приемов писателей, в указании не только сильных граней их воплощенного таланта, но и слабых моментов творчества. Это, естественно, во многих случаях вызывает у многих исследователей несогласие, неприятие (достаточно вспомнить, например, статью Л. В. Поляковой «Солженицын о Замятине», в которой автор-замятовед обрушивается на Солженицына с критикой его идей и наблюдений, вынося свой вердикт писателю: «Все авторское предисловие к "Литературной коллекции" "Из Евгения Замятина" изобилует субъективными крайне политизированными характеристиками, репликами, ухмылками, свидетельствующими о том, что Солженицын, к сожалению, все же не может прорвать пелену взгляда на крупнейшего писателя ХХ столетия...» ). Последний аспект -критический взгляд Солженицына на произведение творца - на наш взгляд, является основополагающим для текстов из «Литературной коллекции». Это и есть путь, ведущий в творческую лабораторию художника.
Логика критического взгляда Солженицына на художественный текст развивается по определенной схеме - указание на какие-либо несоответствия реальной действительности и художественной (например, «хронологические сбои» в «Голодном годе» Б. Пильняка), выделение слабых и сильных сторон в композиционном построении, сюжетном развитии, персонажной системе и определение наиболее ярких особенностей, авторских находок в языковой парадигме (лексика и синтаксис). И во многих текстах из «Литературной коллекции» Солженицын прямо отмечает те слова, которые входят в «Русский словарь языкового расширения» или могли бы его дополнить.
Остановимся подробнее на языковой стороне произведений Е. Замятина, который как одна из значимых фигур литературы первой половины ХХ в. представлен во всем многообразии эмоциональных оценок в опусе «Из Евгения Замятина». Солженицын осмыслил жизненные вехи писателя (бесплодно прожитые 6 лет в эмиграции - упущенный шанс «высоко подняться духом и мыслью»; влюбленность в революцию и отказ «осмыслить и понять "происшедшее со страной"» в то время), его идейно-философские поиски (одна вера на двоих с М. Горьким - «человекобожие»; испытываемая и никогда не покидавшая писателя «противорели-гиозность»), дал оценку творческому наследию (от «свинского русского быта» «Уездного» (1912), «литературного хулиганства» «На куличках» (1914), «просто какого-то маразма» «Бога» (1916) до «поднятого над временем» «Севером» (1918), «своевременного рассказа с поучительной сжатостью» «Сподручницы грешницы» (1918), жемчужины «О том, как исцелен был инок Еразм» (1920)). Отдельным объектом внимания стали наблюдения над языковой стороной замятинских текстов.
«Поражался всегда, - пишет Солженицын, - вызывающе краткой яркостью в портретах и его энергичным сжатым синтаксисом» . С первых строк статьи писатель определяет Замятина как одного из своих учителей в синтаксисе, отмечая, однако, при этом, что приобрел у него в итоге небольшой опыт. Несмотря на исходный центральный тезис, писатель акцентирует внимание и на лексической стороне замя-тинских текстов. Отдельным списком представлен в статье перечень образных выражений и описаний.
В состав этих словесных формул включены слова и словосочетания, вошедшие в солженицынский словарь, как, например, «круглый голос», «насмелился». Автор отметил более 50 лексем из произведений Замятина, которые вообще не использовал в собственной письменной речи. Однако есть некоторые, заслужившие, с его точки зрения, «вечную жизнь»: «некаться», «прозор», «дремь». Показательно, что Солженицын не использует замятинскую лексику в исходном виде. Он преобразует слово, сохраняя его «ядро», его «энергию». Если у Замятина мы встречаем: «Шмит звал обедать. Стал было некаться Андрей Иваныч, да Шмит и слышать не хотел» («На куличках») . То у Солженицына в текстах используется не за-мятинское слово, а данное ему автором словаря значение: «После Бородина я возомнил, что я - свободный человек. Нет, нет, нисколько! Как вязнут ноги, как трудно вытаскивать их! Пытаюсь отнекаться тем, что: -Опоздали "Грани". Вот уже "Таймс" напечатал. - "Таймс" - неважно, важны - "Грани"! важен отпор и советская принципиальность!» («Бодался теленок с дубом») .
«Отнекиваться», по Солженицыну, соответствует основному значению «некаться» из словаря В. И. Даля: «Некать - повторительно говорить нет; отказывать, отрекаться, запираться; || отговариваться или не соглашаться» . В отрывке из книги «Бодался теленок с дубом» лексеме предшествует многократное использование частицы «нет» (основное значение далевского толкования), раскрывающей доминантный смысл отказа.
В замятинском «Севере» встречается лексема «паршь»: «- Да что ж: все от самого человека зависит. Когда я ступил сюда первой ногой - кто я был? Так - паршь, зуёк, вроде Степки, а теперь - да-а...» . А в солженицынском «Архипелаге ГУЛАГ» не менее яркой предстает родственная ей лексема: «А еще тебя бьют, если ты слабее всех, или ты бьешь того, кто слабее тебя. Это ли не растление? Душевным лишаем называет старый лагерник А. Рубайло это быстрое запаршивленье человека под внешним давлением» . В обоих случаях использованные языковые единицы передают основное значение слова «паршивый» - плохой, дрянной, скверный; отвратительный, ничтожный . В «Севере» это значение передается более жестко, хлестко (во многом благодаря своей форме). А в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын, работая со значением слова, идет намного дальше: здесь уже не просто номинация, констатация признака, а отражение процесса, приводящего человека к называнию его «паршей». И как это свойственно именно солженицынскому стилю - мастеру изображения не готового, статичного характера, а динамичного, меняющегося, «текучего». Т. Клеофастова, подтверждая это, отметила, что «у Солженицына человек всегда основной структурирующий элемент события» . Герой сдавлен рамками внешними - социумом, государством и др., - гнетущими, душащими, поражающими весь организм человека изнутри. Отсюда и вполне закономерны на страницах «Архипелага ГУЛАГ» такие речевые единицы и обороты, как «сподличают», «задрожавшее от свободы горло»,
«осажденная муть страданий, обид, издевательств», «напрягаются», «самозабвенные восстания», «развоспи-тывающее действие», «расправа», «искорененье», «запаршивленье» и мн. др. .
Полюбившейся языковой единицей для Солженицына становится слово «прозор». В «Сподручнице грешных» Замятина мы встречаем его использование единожды: «Любила мать Нафанаила весну, капель, черные прозоры земли сквозь снег» (именно в таком виде дается лексема в «Русском словаре языкового расширения») . У Солженицына же в текстах данное слово поражает читателя полисемантично-стью, богатством дополнительных оттенков. Здесь и обозреваемое какое-либо пространство на расстоянии (в современном русском языке - «просматривать»): «В пути глядя на карту при фонарике: выпадало Боеву переехать на восточный берег Пассарге, потом еще километра полтора по проселочной, и поставить огневые, наверно, за деревней Адлиг Швенкиттен, - так, чтобы вперед на восток оставалось до ближнего леса еще метров шестьсот прозора и не опасно стрелять под низким углом» («Адлиг Швенкиттен») , «Тамбовский уезд не так-то был и удобен для партизанской войны: как и большая часть губернии - малолесен, равнина, небольшие холмы, правда много глубоких балок и оврагов ("яруг"), дающих и коннице укрытие от степного прозора» («Два рассказа») [Там же, с. 302]. Здесь и наложение на основное значение индивидуально-авторского понимания, выражаемого в слоге, стиле писателя, наиболее ярко раскрывающего идейно-тематическое своеобразие его произведений: «За это время Техотдел успел испробовать ветряк и отказаться от него и стал на хоздворе (в укрытом месте от прозора с вышек и от низко летающих самолетов У-2) монтировать гидроэлектростанцию, работающую от <...> водопроводного крана» («Архипелаг ГУЛАГ») , «Никто он, Шкуропатенко, просто зэк, но душа вертухайская. Выписывают ему наряд-повременку за то одно, что он сборные дома от зэков караулит, не дает растаскивать. Вот этот-то Шкуропа-тенко их скорей всего на открытом прозоре и подловит» («Один день Ивана Денисовича») . В последнем случае слово помещено уже в «тюремно-лагерный» контекст, оно воспринимается в своей полноте, находясь в одном ряду с «надзором», «досмотром», «вертухаем», «вышкой», «шмоном», «карцером».
Не только в художественных текстах Солженицына встречается лексема «прозор», но и в публицистических: «Однако лишь это разделение прояснит нам прозор будущего» («Как нам обустроить Россию») . «Прозор» в данном контексте синонимичен «просвету»; обозреваемое пространство на расстоянии (основное значение слова) рассматривается уже не в пространственных, а временных рамках. Или в статье «Образован-щина»: «А есть ещё особый разряд - людей именитых, так недосягаемо, так прочно поставивших имя своё, предохранительно окутанное всесоюзной, а то и мировой известностью, что, во всяком случае в послесталин-скую эпоху, их уже не может постичь полицейский удар, это ясно всем напрозор, и вблизи, и издали; и нуждою тоже их не накажешь - накоплено» [Там же, с. 222]. В данном случае слово синонимично конструкциям «яснее ясного», «без исключения», «наверняка» (т.е. «напрозор» выступает в роли усилителя утверждения), а последующие лексемы «вблизи», «издали» еще и при повторяемости соединительных союзов намекают на абсолютную прозрачность, неоспоримую достоверность верного восприятия увиденной ситуации, положения.
Обращает на себя внимание и сходное употребление у Замятина и Солженицына лексемы со значениями «покоя, неподвижности, оцепенения», «апатии, бездействия, застоя». Только каждый из писателей находит свою оболочку для выражения авторской мысли: «Так камень бултыхнет в водяную дремь, все взбаламутит, круги: вот разбежались - только легкие морщины, как по углам глаз от улыбки - и снова гладь» (Е. Замятин, «Русь») - «Тут трагически сказалась та черта русско-украинского характера (не различая, кого из громил кем считать), что в минуты гнева мы отдаемся слепому порыву "раззудись плечо", не различая правых и виноватых, а после приступа этого гнева и погрома - не имеем способности вести терпеливую, методическую, многолетнюю деятельность к исправлению бед. В этом внезапном разгуле дикой мстящей силы после долгой дремли - на самом деле духовная беспомощность наших обоих народов» (А. Солженицын, «Двести лет вместе (1795-1995). Часть I») . При этом в словаре В. И. Даля наряду с множеством зафиксированных словоформ (дрема, дремота, дремы, дремание, дремка, дремалка, дремуша, дремливость, дремуха, дрем) нет ни замятинской «дреми», ни солженицынской «дремли» .
Солженицын, обращаясь в «Литературной коллекции» к фигуре И. Шмелева, подчеркивает ее значимость для русской истории и культуры: отмечает он и его общественную деятельность в до- и послереволюционный период, и мастерство писателя, в творчестве которого звучат исконно русские, национальные нотки, передаются традиции, происходит воскрешение православного сознания. Александр Исаевич метко определяет шмелевский идиостиль, аналитически разбирая его «Росстани» (1913), «Неупиваемая чаша» (1918), «Чужой крови» (1918), «Солнце мертвых» (1923), «Лето Господне» (1927-1944). Последнее произведение в оценке Солженицына предстает неким воплощенным идеалом мировидения самого Шмелева. В тексте синтезируются «сочное», «теплое» описание России, которая «встает - живая», «неторопливый поток образов» и «единый теплый, задушевный, праведный тон» . Справедливо подмечено, что «тон - для русской литературы ХХ в. уникальный: он соединяет опустошенную русскую душу этого века - с нашим тысячелетним духовным устоянием» [Там же].
Особое место в статье отводится размышлениям Солженицына о «Солнце мертвых» И. Шмелева. Соотнося художественный мир этой книги с «Голодным годом» Б. Пильняка, бесспорным звучит риторический вопрос «страшней этой книги («Солнца мертвых» - И. М.) - есть ли в русской литературе?». «Кто ещё так передал отчаяние и всеобщую гибель первых советских лет, военного коммунизма? Не Пильняк же! у того - почти легко воспринимается. А здесь - такое душевно трудное преодоление, прочтёшь несколько страниц - и уже нельзя. Значит - правильно передал ту тягость. Вызывает острое сочувствие к этим бьющимся в судорогах и умирающим
<...> Тут целый погибающий мир вобран, и вместе со страданием животных, птиц. В полноте ощущаешь масштабы Революции, как она отразилась и в делах, и в душах. Как вершинный образ - слышен "подземный стон", "Недобитые стонут, могилки просят"? (а это - вытьё тюленей-белух)», - пишет, вторя шмелевскому обнажению «первозданной правды» о «красных жестокостях», Александр Исаевич в статье [Там же, с. 186]. Оценка революционных лет первого десятилетия ХХ в., данная в «Солнце мертвых» Шмелевым, совпала с солженицынской позицией, отсюда и вполне закономерный призыв перечитывать произведение неоднократно.
Через слово Шмелева раскрывались особенности русской жизни, традиции, быт, нравы, православное сознание и мировосприятие. Солженицын выделил десятки слов из произведений И. Шмелева, попавших на страницы словаря: «доброусердие», «незнанный», «проспор», «неразлучники», «повоздержитесь», «омо-ленный», «опаско», «первопоследний». Однако в своем литературном наследии Солженицын использовал только одно слово - «потайно» .
«Отец в кабинете: принесли выручку из бань, с ледяных катков и портомоен. Я слышу знакомое почоки-ванье (это слово также включено в "Русский словарь языкового расширения" - И. М.) медяков и тонкий по-звонец серебреца: это он ловко отсчитывает деньги, ставит на столе в столбики, серебрецо завертывает в бумажки; потом раскладывает на записочки - каким беднякам, куда и сколько. У него, Горкин сказывал мне потайно, есть особая книжечка, и в ней вписаны разные бедняки и кто раньше служил у нас», - пишет Иван Сергеевич в романе «Лето Господне» . И Солженицын, заставляя слово источать энергию, передавать «нутряное» свое содержание, включает его в текст романа «В круге первом»: «И, потайно подстережа этот глубокий ночной час, когда марфинские тюремные порядки перестали действовать, - двести восемьдесят первый арестант тихо вышел из полукруглой комнаты, жмурясь на яркий свет и попирая сапогами густо набросанные окурки» . Слово с максимальной точностью передает необходимую авторам атмосферу таинственности, скрытости и боязни раскрытия сокровенного, того, каким знанием обладают герои (как у Шмелева), или того, насколько они осторожны в своих поступках, помыслах (как у Солженицына).
Итак, Солженицын, ставя своей целью «возродить» к жизни незаслуженно забытые, с точки зрения писателя, лексемы, изучает различные устные и письменные источники речи, в т.ч. художественные произведения писателей России Х1Х-ХХ в., и создает «Русский словарь языкового расширения» . Жизнь слову дает писатель - именно это демонстрирует А. Солженицын, включая лексику из словаря, из произведений русских писателей в собственные тексты, показывая его силу и энергетику воздействия на читателя. Безусловно, сталкиваясь на страницах словаря с такими единицами, как «безграмотство» (Успенский), «безженный» (Мельников-Печерский), «ревучий» (Ремизов), «шумота» (Есенин), «ясносиятельный» (Островский), открываешь для себя новые горизонты языковой стихии.
Лексический потенциал языкового материала помогал Солженицыну понять в целом язык, творческую манеру, индивидуальный стиль того или иного автора. Таковыми чертами стали в оценке творчества Е. Замятина портретная лаконичность, достигаемая сжатым синтаксисом, и богатейший материал образных выражений и описаний, в оценке И. Шмелева - словесные формулы, раскрывающие традиции, национальное своеобразие и православное мировоззрение русского человека. Солженицын не использует замятинскую или шмелевскую лексику в исходном виде, он дает возможность слову проживать новую жизнь за счет расширения своего смыслового поля. Значения, появляющиеся у слова в результате их контекстуального употребления, привлекали Александра Исаевича в большей степени, что и определяет специфику использования одних и тех же слов разными писателями.
Культура современности, как справедливо отметил сам Солженицын, - оскудневшая, обедневшая, затертая. Человек настоящего забыл многовековое языковое прошлое России, к тому же не у каждого возникает желание его возрождать. В идее восстановления «утерянных богатств» мы должны отдать должное сегодня великим русским писателям, ученым, просветителям. И, безусловно, отдельный поклон Александру Исаевичу Солженицыну за трепетное, бережное отношение к родному языку и непосильный труд в возрождении великого русского языка, отечественной культуры в целом.
Список литературы
1. Алтынбаева Г. М. «Литературная коллекция» А. И. Солженицына: К вопросу о жанре // А. И. Солженицын и русская культура. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. Вып. 2. С. 140-145.
2. Большой толковый словарь русского языка / под. ред. С. А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 2004. 1536 с.
3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 12-ти т. М.: Мир книги, 2003. Т. 7. 416 с.
4. Жиляев Г. Е. А. И. Солженицын - художник и мыслитель на пороге XXI века. Армавир: АГПУ, 2001. 179 с.
5. Замятин Е. И. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: Альфа-книга, 2011. 1258 с.
6. Клеофастова Т. Творчество А. Солженицына в контексте ХХ века // Между двумя юбилеями (1998-2003): Писатели, критики и литературоведы о творчестве А. И. Солженицына. М.: Русский путь, 2005. С. 302-314.
7. Мельникова С. В. Лексический потенциал языка в оценке А. И. Солженицына: на материале «Русского словаря языкового расширения»: автореф. дисс. ... к. филол. н. М., 1996. 16 с.
8. Нива Ж. Поэтика Солженицына между «большими» и «малыми» формами // Звезда. 2003. № 12. С. 143-148.
9. Полякова Л. В. Солженицын о Замятине // А. И. Солженицын и русская культура. Саратов: СГУ, 1999. С. 79-80.
10. Русский словарь языкового расширения / сост. А. И. Солженицын. М.: Русский путь, 2000. 280 с.
11. Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956: Части 1-11 // Солженицын А. И. Собрание сочинений в 30-ти т. М.: Время, 2010. Т. 4. 324 с.
12. Солженицын А. И. Бодался телёнок с дубом: Очерки литературной жизни. Париж: YMCA-PRESS, 1975. 629 с.
13. Солженицын А. И. В круге первом. М.: Время, 2010. 354 с.
14. Солженицын А. И. Иван Шмелёв и его «Солнце мёртвых» // Новый мир. 1998. № 7. С. 184-193.
15. Солженицын А. И. Из Евгения Замятина // Новый мир. 1997. № 10. С. 186-201.
16. Солженицын А. И. Публицистика: в 3-х т. Ярославль: Верхне-Волжское книжное издательство, 1995. Т. 1. Статьи и речи. 720 с.
17. Солженицын А. И. Рассказы и крохотки. М.: Время, 2006. 672 с.
18. Урманов А. В. Творчество Александра Солженицына. М.: Флинта: Наука, 2004. 380 с.
19. Филиппов Л. К. Язык А. И. Солженицына: особенности авторской орфографии // А. И. Солженицын и русская культура: межвуз. сб. науч. тр. / отв. ред. А. И. Ванюков. Саратов: Изд-во СПИ, 1999. С. 147-152.
20. Шмелёв И. С. Лето Господне. М.: Московский рабочий, 1990. 576 с.
21. Эпштейн М. Русский язык в свете творческой филологии разыскания // Знамя. 2006. № 1. С. 192-207.
"RUSSIAN DICTIONARY OF LANGUAGE EXTENSIONS" BY A. I. SOLZHENITSYN AS A FORM OF "DIALOGUE" WITH THE RUSSIAN WRITERS OF THE XX CENTURY (A. SOLZHENITSYN, Y. ZAMYATIN, I SHMELYOV)
Malygina Inna Yur"evna, Ph. D. in Philology Stavropol State Pedagogical Institute [email protected] ru
The article aims to study "Russian Dictionary of Language Extensions" by A. I. Solzhenitsyn which is considered as a certain form of "dialogue" with the Russian writers of the XX century. By means of meta-poetical data (analysis of the introduction to the dictionary) the researcher discovers the mechanism of writer"s work over the edition, identifies the sources, purpose and tasks of its development, emphasizes the author"s interpretation of its importance. Relying on A. I. Solzhenitsyn"s "Literary collection" the paper presents analytical survey of the functioning of the "Russian Dictionary of Language Extensions" lexemes-definitions in the creative work by Y. Zamyatin, I. Shmelyov and A. Solzhenitsyn.
Key words and phrases: lexeme; dictionary; language; literary work; literary collection; creative work by Y. Zamyatin, I. Shmelyov, A. Solzhenitsyn.
Статья раскрывает новый взгляд на элемент пейзажа в «Путевых письмах» Мэри Монтэгю. В ее лирических пейзажах категория природы связана с чувствами, ощущениями, представлениями, эмоциями героев. Пейзаж начинает привлекаться для изображения внутреннего мира и состояния героев, дополняет образ ситуации и самого автора. Из внешней детали пейзаж превращается в психологическую. В таком лирическом пейзаже важны эмоциональность и экспрессивность, чувство становится определяющим началом.
Ключевые слова и фразы: лирический пейзаж; описания природы; душевное состояние героя; путевые письма; изображение реалистических картин природы.
Нагорнова Екатерина Валерьевна, к. филол. н., доцент
Российский университет дружбы народов [email protected] т
ЛИРИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ «ПУТЕВЫХ ПИСЕМ» М. МОНТЭГЮ
До сих пор пейзаж оставался в стороне от магистральных линий изучения как отечественными, так и зарубежными исследователями. Вероятно, это было вызвано тем, что на протяжении долгого времени недооценивалась роль пейзажа в прозаической литературе эпохи раннего Просвещения.
В исследованиях отечественных (Г. В. Аникин, Б. Е. Галанов, В. В. Кожинов, Е. И. Савостьянов, 3. С. Старкова ) и зарубежных (Б. X. Бронсон, М. Дрэббл, В. Р. Кэнэди, С. Н. Мэнлав, X. М. Николсон, Дж. Тод ) литературоведов отмечается, что общие художественные задачи литературы вплоть до середины ХУШ века решались при слабом участии или же без всякого участия пейзажа, хотя всеми без исключения исследователями эпохи Просвещения обращается внимание на меняющиеся взаимоотношения Природы и Человека, Разума и Чувства. В работах Б. Е. Галанова, Е. И. Савостьянова, 3. С. Старковой прослеживается эволюция развития пейзажа как элемента литературного произведения. Этими исследователями признается наличие пейзажа в литературе всех времен, но значимое место пейзаж стал занимать только в произведениях поэтов-сентименталистов, то есть во второй половине ХУШ столетия. Позже Г. В. Аникин , анализируя эстетику Дж. Рескина, признает усиление эмоционального восприятия мира человеком. Он пишет о развитии наблюдательности, нового представления о прекрасном в связи с повышенным интересом к науке, о том, что усиление чувства природы ведёт к возникновению особых форм искусства и среди них - пейзажа. Ученый выделяет у Рескина различные типы «живописного», большинство из которых просматриваются только в литературе второй половины ХУЛ! века.
Подобный материал:
- А. И. Солженицына из цикла «Крохотки» Кристина Ткач Отзыв на рассказ , 66.97kb.
- Александр солженицын , 55.68kb.
- Александр Исаевич Солженицын (р. 1918): комментарии // Солженицын А. И. Вкруге первом. , 370.44kb.
- Анализ текста на основе произведений А. И. Солженицына «Крохотки». Ковальчук Е. А., , 51.59kb.
- Тема: Александр Исаевич Солженицын , 151.86kb.
- Александр Солженицын. Матренин двор , 497kb.
- Солженицын - писатель-гуманист , 57.25kb.
- Дружинина Татьяна Валентиновна , 199.24kb.
- Александр Солженицын. Один день Ивана Денисовича , 1520.38kb.
- Олег Павлов Русский человек в XX веке , 188.57kb.
Цель занятия : знакомство с задачей словаря – понимать русские слова, опираясь на сам русский язык, тем самым, даря новую жизнь заново открытым словам; уникальным лексическим материалом, который выражает главную заповедь писателя: «Жить не по лжи».
Оборудование: А.И.Солженицын «Русский словарь языкового расширения».
Структура урока:
Учитель: При изучении любого иностранного языка, например английского, вам не обойтись без словаря по этому языку. Вы заглядываете в словарик, помещённый в конце учебника, а порой ищете нужное вам слово в больших словарях.
Русский язык каждый из нас познаёт с первых же мгновений жизни, потому что мы постоянно его слышим. Будучи младенцами, мы ещё не знаем ни учебников, ни словарей, но за первые четыре-пять лет своей жизни постигаем огромное количество слов родного языка – пожалуй, не меньше, чем узнаём в течение всей последующей жизни.
К школе мы уже знаем так много русских слов, что можем начинать изучать не только русский язык, но и другие предметы. А поскольку мы свободно говорим на русском языке, то нам порой кажется, что мы знаем все слова русского языка. Однако это далеко не так!
Если мы возьмём любой словарь русского языка, а таких словарей довольно много, то увидим, что есть немало слов, которых мы совсем не знаем и которыми не пользуемся. А между тем, эти слова активно употреблялись и употребляются людьми, живущими в других местах, людьми других профессий, либо использовались людьми другого времени. У некоторых слов обнаружим неизвестные нам значения. Таким образом, неизведанного в русском языке окажется очень много!
Среди многочисленных словарей русского языка, прежде всего, следует назвать словари орфографические: в них указывается, как правильно пишется то или иное слово. Существуют словари этимологические, в которых содержатся сведения о происхождении слов. Бывают словари толковые: в них приводятся различные значения и оттенки того или иного слова. Классический «Толковый словарь живого великорусского языка» составлен замечательным учёным Владимиром Ивановичем Далем, жившим в России в 19 веке.
Но сегодня мы будем говорить о необычном словаре. Это – «Русский словарь языкового расширения». Он был завершён русским писателем Александром Исаевичем Солженицыным в 1988 году и увидел свет в 1990 году. В этом словаре приведены редко употребляемые и давно забытые слова.
Прежде чем мы начнём знакомиться с этим удивительным словарём, необходимо хотя бы вкратце сказать о жизненном пути писателя, предпринявшего столь необычный труд.
Ученик:
Родился Александр Исаевич Солженицын в городе Кисловодске 11 декабря 1918 года, а окончил свой земной путь 3 августа 2008 года в Троице-Лыково под Москвой.
Александр Исаевич Солженицын написал много замечательных книг. Но довольно долго его книги в нашей стране были запрещены и распространялись тайно. Почему же запрещалось читать его книги?
По окончании университета Александр Солженицын готовился стать учителем, собирался преподавать в школе математику. Но началась Великая Отечественная война, и он пошёл на фронт. Став артиллеристом, командиром батареи, он участвовал во многих боях, получил высокие боевые награды. Однако в феврале 1945 года, когда война уже близилась к концу, по политическим обвинениям он был арестован, прямо на фронте. Лишь в 1956 году писатель был освобождён из заключения, а в следующем году – реабилитирован, т.е. признан совершенно невиновным.
Ученик:
Страдания людей, свидетелем которых писатель стал в пройденных им тюрьмах и лагерях, он описал в большом произведении «Архипелаг Гулаг».
Что означает это название?
Гулаг – это Главное управление лагерями. Архипелаг – это образ материка, который десятки лет был покрыт густой сетью «островов»-лагерей. По выражению самого писателя – «страна Гулаг, географией разодранная в архипелаг, но психологией скованная в континент, - почти невидимая, почти неосязаемая страна, которую населял народ зэков». В этих лагерях вместе с уголовными преступниками томились и политические заключённые.
Сам пострадав и став свидетелем тяжких страданий тысяч других невинных людей, писатель сформулировал главную заповедь своей жизни: «Жить не по лжи». Боль и страдания своего народа Солженицын запечатлел в своих книгах. И правда, отражённая в них, оказалась настолько горькой и страшной, что те, кто хотел скрыть от народа эту правду и кого обличали книги Солженицына, не решаясь вновь упрятать писателя за решётку, выслали его из Отечества. Через 20 лет, в 1994 году, писатель вернулся на Родину. А ещё раньше, лет за 5 до его возвращения, в России начали печатать его книги.
Учитель:
«Русский словарь языкового расширения» - одна из самых необычных книг Солженицына и, пожалуй, один из редких словарей русского языка. Мы уже называли главную заповедь, которой руководствовался писатель: «Жить не по лжи». Как же писатель смог её выразить средствами того уникального лексического материала, который собран в его словаре?
В словаре есть слово маловестие, означающее «недостаток вестей». Многие современники Солженицына были оторваны от родной старины, от народной жизни, которой жили русские люди на протяжении многих веков, от богатой истории и культуры своего народа, так как мало что знали о них. Но они были оторваны и от реальной действительности, потому что никто не говорил вслух правду о миллионах невинно осуждённых узников – своих сограждан.
Солженицын взял на себя подвиг возвестить правду о преступлениях против России, против её народа, её истории в эпоху, когда многие соотечественники писателя не знали всей этой правды. Произведения Александра Исаевича несли людям весть о множестве мучеников тюрем и лагерей в нашей стране, тем самым сохраняя для истории свидетельства о страданиях и гибели невинно осужденных людей – тех, кого он видел сам и о ком ему рассказывали. Десятки лет писатель тщательно изучал историю России 20 века, сравнивал её с дореволюционным периодом и вынужден был сделать выводы не в пользу 20 века.
Кроме того, Александр Исаевич как писатель остро чувствовал, что русские люди оторваны не только от своей веры, истории и богатейшей культуры, но – и от своего родного языка. А ведь язык – это то, что отличает один народ от другого, и то, без чего не может быть народа. Не случайно ведь в древности слово «язык» означало и сам народ, на этом языке говорящий. Вспомним известные пушкинские строки:
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык –
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Не может быть полноценной жизни народа, если утрачен или исковеркан его родной язык.
Что представляет собой этот словарь?
В словарь вошли: «заброшенные», «изгнанные», «запрещённые» слова, которые писатель хотел спасти от забвения, от утраты их потомками. Сам Александр Исаевич писал о своём словаре: «Тут подобраны слова, никак не заслуживающие преждевременной смерти… а между тем почти целиком заброшенные».
В словаре есть пометы о происхождении слов. Это не только указания на отдалённые окраинные области России, откуда заимствованы слова – «сибирское», «уральское», «архангельское» и другое. В словаре есть пометы, указывающие на принадлежность слов тем сферам жизни русского народа, от которых многие современники Солженицына оказались отрезанными почти на целый век: «церковное», «казачье», «песенное», «народное», «старинное» и тому подобное.
«Русский словарь языкового расширения» Солженицына можно назвать ещё «словарём возможностей русского языка». В предисловии к своему словарю он пишет: «Иногда я предлагаю истолкования, более применимые сегодня, чем полвека назад…В некоторых случаях объяснение не дано для большей свободы использования, простора воображения».
Словарь этот учит понимать русские слова, опираясь на сам русский язык. Тем самым он даёт новую жизнь заново открытым словам. «Лучший способ обогащения языка – это восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств» - считал Солженицын.
Давайте зададим вопрос:
Что говорит о правде и лжи русский язык? Как жить не по лжи?
С этими же вопросами обратимся к «Русскому словарю языкового расширения» и посмотрим, какие слова на эту тему имеются в нём.
Приведём примеры:
Взабыль – в самом деле, вправду, подлинно (Взабыль говоришь или правду?). Быль – это правда, то, что было на самом деле; взаправду – «в-забыль».
Заправский, правский – подлинный, настоящий. Корень здесь – прав; заправский – тот, который «по правде», правильный, настоящий, например: заправский ездок – «умелый, настоящий наездник».
Двойчить – говорить двусмысленно, лукавить.
Как же тогда назвать человека, который не раздваивается в своих мыслях и словах? В словаре Солженицына есть замечательное слово целомудрый. Корень здесь имеет противоположное значение: вместо «раздваивания» - «целость, цельность, неповреждённость». Если человек целомудрый – значит, он не двойчит, значит, мысль его не повреждена лукавством. А как ещё можно назвать неповреждённую мысль? Неповреждённая – значит «здоровая». Поэтому слову целомудрый близко другое слово:
Целоумный – здравомыслящий. У него есть синоним:
Правомыслящий – здравомыслящий.
А как говорили в народе про тех, чья мысль не отличалась здравием?
Худоумиться – дурить, не слушать добрых советов.
Знаете ли вы, что означает слово «буйствовать»? В словаре есть близкое ему по смыслу слово:
Гордыбачить – дерзко бахвалиться, грубить. Какое яркое слово, в нём слышится и слово «гордыня». Не от гордыни ли – бахвальство, грубость, буйство?
Лживеть – становиться лгуном.
Брякотун, брякун – врун, пустомеля (может брякнуть что угодно, не думая о значимости каждого слова).
Есть в «Русском словаре языкового расширения» и такие слова:
Злоязычить,
Дерзословить,
Вредослов, вредословец.
Видите, слово, оказывается, способно делать зло, приносить вред. Вот почему Солженицын так внимательно относится к каждому слову!
В «Русском словаре языкового расширения» сохранились слова, которые многих сегодня удивят. Посмотрите:
Зломудрие, зломудрость, зломудрое учение,
Лукавомудрый,
Лжемудрый.
Мудрованье – 1. неуместное умничанье; 2. лжемудрое учение.
Оказывается, даже мудрость может нести зло. Конечно, это не настоящая мудрость, а подложная, то есть выдающая себя за мудрость.
А на деле – это лукавство и зло. Люди чувствовали, что не всякая «учение – свет», есть и «зломудрые учения»!
Как вы помните, не всем словам Солженицын дал истолкования: в некоторых случаях он специально предоставил читателю «свободу использования и простор воображения».
Давайте попробуем сами понять, что могут сегодня значить такие слова, как:
Злописание. Едва ли речь идёт о «грязнописании» . Может быть, так назывались книги, содержащие зломудрые учения?
Злообычный. Наверное, это слово образовано от старинного слова «обычай», то есть ‛образ жизни’. Оно напоминает нам, что злыми бывают не только отдельные поступки, злыми бывают и образ жизни, и привычки, обычаи человека. Злообычным может стать злоимный человек. Кто это?
Злоимный, злоимчивый – кто легко перенимает злое.
Человеку, который стремится жить не по лжи, стоит знать все эти слова, что бы не допускать нравственных ошибок в своей жизни.
Но есть и другие слова, которые были для людей как бы подсказками – как жить в соответствии с правдой, как не только говорить, но и нести правду в жизни. Вот некоторые такие слова:
Всевидец, всеведец. Эти слова в словаре Солженицына даны как синонимы, и притом тоже без объяснения. Кого мы можем назвать всевидцем и всеведцем, то есть видящим всех и всё и ведающим, знающим всё и о всех? В старинных русских книгах эти слова употреблялись только применительно к Богу. Не случайно поэтому слово «правосудие» получает такое объяснение:
Правосудно – справедливости, по-Божьему.
Доброрадство. Что могло значить это слово?
Доброрадство – противоположно значению слова «злорадство». Слова «злорадство», «злорадно» всем нам хорошо известны. Согласитесь, ведь совсем неплохо расширить свой словарный запас так, чтобы снова появились слова «доброрадство» и «дорорадный» и чтобы они встречались в нашей речи чаще, чем слово «злорадство»? Словарь Солженицына помогает нам и дальше расширить наши представления о «доброрадстве».
Доброрадный – Вспомните слово «нерадивый»: радеть – значит ‛заботиться’; доброрадный не тот, кто просто радуется, если кому-то другому хорошо, доброрадный сам заботится о других. Посмотрите объяснение: доброрадный – это доброхотный. Солженицын приводит слово доброхотствовать (кому-либо), то есть ‛хотеть кому-то добра’ и радеть - ‛заботиться об этом’
Нередко мы говорим или слышим выражение «назло». А надо, чтобы в наших словах чаще употреблялось выражение «на добро».
Благоискусный – искусный в благом, добром. Оказывается, делать добро – это не так просто, это целое искусство, ему нужно учиться!
Благостояние. Что бы это могло быть?
Благостояние – стойкость в добре. Оказывается, в добрых делах, как и в тяжёлых испытаниях, нужна стойкость!
Как вы думаете, какие из этих слов стоит взять в свой личный словарь в первую очередь? Давайте запишем пока три слова из «Русского словаря языкового расширения» Александра Исаевича Солженицына:
Доброрадный – доброхотный, о добре радеющий.
Благоискусный – искусный в добром, благом.
Благостояние - стойкость в добре.
Вот как много для себя слов мы узнали сегодня из словаря, составленного А.И. Солженицыным. Теперь мы знаем, если какое- нибудь слово употребляется очень редко, то ему грозит отмирание. А если какое-либо слово употребляется часто, но употребляется не по значению, не к делу или взамен другого более точного слова, то наша речь становится искаженной и скудной.
«Конечно, нечего и пытаться избегать таких слов, как компьютер, лазер, ксерокс, названий технических устройств», - писал Александр Исаевич. Но если беспрепятственно допускать в русский язык такие невыносимые слова, как уик-энд, брифинг, имидж, и другие, «то надо вообще с русским языком распрощаться», - считал писатель.
Представьте себе, как обеднеет наша речь, если мы на каждую замечательную или даже восхитительную новость будем отвечать только тремя-четырьмя словами: «классно!», «круто!», «клёво!» и «прикольно!». Если попугай, допустим, выучит какие-нибудь три-четыре слова и будет их к месту и не к месту произносить, то это будет очень забавно и смешно.
У каждого из вас есть свой словарный запас. У кого-то этот словарь побогаче, у кого-то поскромнее. Но главное то, что каждый из вас может его обогатить, расширить, если будет любить читать русскую классическую литературу – кладезь словарного богатства русского языка.
Литература:
«Русский словарь языкового расширения», составленный А.И.Солженицыным
(М.: Наука, 1990. 272с.)
Этот текст ещё не прошёл вычитку. - нет самого словаря (только отсканированный PDF по ссылкам). План: получить оригинальный электронный текст от правообладателя.
ОБЪЯСНЕНИЕ
С 1947 года много лет (и все лагерные, так богатые терпением и лишь малыми клочками досуга) я почти ежедневно занимался обработкой далевского словаря - для своих литературных нужд и языковой гимнастики. Для этого я сперва читал подряд все четыре тома Даля, очень внимчиво, и выписывал слова и выражения в форме, удобной для охвата, повторения и использования. Затем нашёл эти выписки ещё слишком громоздкими и стал из первой выжимки вытягивать вторую, а затем из второй третью.
Вся эта работа в целом помогла мне воссоздать в себе ощущение глубины и широты русского языка, которые я предчувствовал, но был лишён их по своему южному рождению, городской юности, - и которые, как я всё острее понимал, мы все незаслуженно отбросили по поспешности нашего века, по небрежности словоупотребления и по холостящему советскому обычаю. Однако в книгах своих я мог уместно использовать разве только пятисотую часть найденного. И мне захотелось как-то ещё иначе восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему - особенно для тех молодых людей, в ком сильна жажда к свежести родного языка, а насытить её - у них нет того многолетнего простора, который использовал я. И вообще для всех, кто в нашу эпоху оттеснён от корней языка затёртостью сегодняшней письменной речи. Так зародилась мысль составить «Словарь языкового расширения» или «Живое в нашем языке»: не в смысле «что живёт сегодня», а - что ещё может, имеет право жить. С 1975 года я для этой цели заново стал прорабатывать словарь Даля, привлекая к нему и словный запас других русских авторов, прошлого века и современных (желающие могут ещё многое найти у них, и словарь значительно обогатится); также исторические выражения, сохраняющие свежесть; и слышанное мною самим в разных местах - но не из штампов советского времени, а из коренной струи языка.
Лучший способ обогащения языка - это восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств. Так и французы в начале XIX века (Ш. Нодье и др.) пришли к этому верному способу: восстанавливать старофранцузские слова, уже утерянные в XVIII веке. (Но нельзя упустить здесь и других опасностей языку, например, современного нахлына международной английской волны. Конечно, нечего и пытаться избегать таких слов, как компьютер, лазер, ксерокс, названий технических устройств. Но если беспрепятственно допускать в русский язык такие невыносимые слова, как «уик-энд», «брифинг», «истеблишмент» и даже «истеблишментский» (верхоуставный? верхоуправный?), «имидж», - то надо вообще с родным языком распрощаться. Мои предложения могут и не быть приняты, но не защищать язык по этой линии мы не можем. Другие, ещё далевские, предложения о замене слов, не все привившиеся, я привожу, однако, как напоминание, с оговоркой «иногда можно сказать» - хотя бы для редких случаев, хотя бы в художественных произведениях.)
Итак, этот словарь ни в какой мере не преследует обычной задачи словарей: представить по возможности полный состав языка. Напротив, все известные и уверенно употребительные слова отсутствуют здесь. (С общими словарями неизбежны перекрытия только, когда прослеживаются оттенки значений.) Тут подобраны слова, никак не заслуживающим преждевременной смерти, ещё вполне гибкие, таящие в себе богатое движение - а между тем почти целиком заброшенные, существующие близко рядом с границей нашего изношенного узкого употребления, - область желанного и осуществимого языкового расширения. Также и слова, частично ещё применяемые, но всё реже, теряемые как раз в наше время, так что им грозит отмирание. Или такие, которым сегодня может быть придано освежённое новое значение. (И, например, с удивлением мы можем обнаружить среди исконных давних русских слов кажущиеся новоприобретения современного жаргона - как зырить, кунять, надыбать, заначить, с кондачка и др.) Стало быть, этот словарь противоположен обычному нормальному: там отсевается всё недостаточно употребительное - здесь выделяется именно оно. Словарь составлен не по привычным нормам, и я не претендую ни на какую научность отбора. Этот словарь имеет цель скорее художественную.
Повышенное внимание я уделял наречиям и отглагольным существительным мужского и женского рода, ценя их энергию. Я опирался на личное языковое чутьё, примеряя, какие слова ещё не утеряли своей доли в языке или даже обещают гибкое применение. И когда таким словом я находил областное, старинное или церковное - я и включал его, часто без ограничительной ссылки: по их неутерянной выразительности такие слова имеют достоинство к жизни и распространению. К тому же у Даля областные указания естественно неполны: он указывает губернию, где достоверно слышал, однако слово живёт и в других областях, я обнаруживал такие случаи. А в наше время смешения населения тем более решает не локализация слова, но качество его. (Да ведь какому слову как повезло: попробуйте сейчас впервые изобрести слово «путе-шествие» - вас засмеют, что это напыщенно и искусственно.) В этом словарном расширении мы встречаем слова сотен новых оттенков, непривычного числа слогов и ещё никем не употреблённых рифм.
В соответствии с такой задачей словаря многие слова и вовсе не объясняются тут или только подсказывается мысль о возможном их применении. Многие разъяснительные примеры дословно взяты из Даля. В некоторых случаях объяснение не дано для большей свободы использования, простора воображения. Если читатель затрудняется - он может взять справку из большого систематического словаря, принцип же нашего словаря - лишь отбор. Если слово, взятое у писателя, даёт возможность и иных, чем у него, толкований - я не даю никаких, оставляя многозначность. Иногда я предлагаю истолкования, более применимые сегодня, чем полвека назад. (Например, у Даля «заимословие» объясняется как иносказание, а сегодня это скорей: перенятое у кого-то выражение или пользование речевыми стандартами.) Иногда здесь - форма усвоения иностранного слова (организовка, протестный ).
Читатель не найдёт здесь и полноты грамматического аппарата. Грамматические категории слов, для сокращения объёма, указаны далеко не везде, а лишь где мне это казалось нужным в пособленье. Род существительных большей частью самопонятен, наречия отмечены чаще, по их непривычности. Глаголы не всегда приводятся в паре (несовершенный и совершенный вид), иногда только один из пары или объясняется только один из двух - который я нахожу более выпуклым, выразительным.
Словари, построенные на крупных гнёздах, как далевский, уже поэтому обречены пренебрегать алфавитом (облекать - оболоконце ). Но и как будто строго алфавитные словари (как 17-томный академический 50-х годов) всё же допускают в себе малые гнёзда, а значит, уже небольшие отступления от алфавита. Да и выбор, что́ принять в основу гнезда (здесь - часто глагол), - меняет расположение слов внутри него. Значительные алфавитные шатания могут вызываться и пропуском буквы в приставке: об(о) , в(о)з . Графически я не выделял гнёзд, в этом словаре не имело бы смысла: чаще всего основообразующее слово здесь вовсе пропущено, а лишь приведены производные - несколько или только даже одно, и весь словарь течёт как череда расчленённых словесных единиц, где производные равноправны с исходными. Но, следуя Далю, я располагал рядом с глаголами некоторые производные от них глаголы с приставками (собранные вместе, они более наглядны), наречия от основного слова, производные формы со сменой коренной гласной или слова, присоединяемые по ассоциации, по противоположности - для углубления впечатления. Чаще бывает важнее стык и последовательность по взаимной связи соседних слов. Таким образом, предлагаемый словарь предназначен не для розыска по алфавиту, не для справок, а для чтения, местами подряд, или для случайного заглядывания. Нужное слово может быть найдено не строго на месте, а с небольшим сдвигом. Иногда глагол с приставкой может встретиться и по корню, и по приставке: для подобного словаря я не видел беды в таком повторении.
Но даже если бы этих присоединений не делать - строго алфавитного порядка не получилось бы ещё из-за колебаний между этимологическим и фонетическим принципами. (А устойчивость достижима только на двух крайних полюсах.) В настоящее время советские грамматисты сильно склоняют написание в сторону принципа фонетического. Мне уже пришлось писать в другом месте , что этот принцип имеет пределы, до конца фонетические приёмы не могут быть употреблены, ибо затемняется смысл слов. Ведь мы всё же не пишем «зделать», «оптереть», «расскащик», «объещик». Или, например, принято бестолковый , но без толку - а фонетической ведь разницы никакой. Произношение ещё и меняется от времени или от местности. (Напротив, этимологический принцип, вероятно, мог бы быть выдержан вполне последовательно, хотя это затруднило бы чтение и письмо для недостаточно грамотных.)
Спор между этими принципами ярко сказывается, например, в написании приставок без-, воз-, из-, раз- перед глухими звуками (перед звонкими спора нет). Тут последовательно фонетический принцип очень гасит смысл слов, таких как изсекать, изскакать, изспела, изстараться, изстружить, черезсильный, безкабальный, безссорный, безсоветный (да и безклассовый), низсылал, возсылать, близтекущий . Проблема должна быть решена как-то промежуточно, так решал её и Даль. Предлоги на «-з» он пишет как «-с»: перед к, и, т, ф, х, и, ч, ш, щ (но «без» часто сохраняя и перед ними), однако очень держится за сочетание «зс» - для этимологической ясности. На каком-то промежуточном решении пытался удержаться и я: всегда стараясь отчётливо выразить смысл слова, но и не вызывающе расходясь с фонетикой. (Всё же «к» я считал наименее глухим из трёх глухих взрывных «п», «т», «к».) Но и в парных сочетаниях «зс» или «сс», «зк» или «ск», «зт» или «ст», «зх» или «сх» - выбор приходилось делать каждый раз так, чтобы не погас точный смысл слова, в зависимости от привычности или редкости его. Разумеется, все такие решения приняты субъективно, и я не настаиваю на них. Тут надо искать достойное равновесие, и я не утверждаю, что его нашёл.
Часто Даль даёт яркие слова - походя, не на своём месте, где они должны бы стоять (например, беспокидно ), а на месте - не даёт их, я пытался некоторые возвращать в алфавит, как и некоторые слова из крупных гнёзд, если они сильно отскакивают по смыслу.
Написания «ъи» и «ы» считаю равноправными (безьизгибный, безызгибный ), пользуюсь обоими. (Но они не везде тождественны, в частных случаях возможно предпочтение.) Написания в существительных на «-ник» и «-ниик» я избирал в каждом случае на пригляд к слову.
Если слову даётся объяснение или подбор синонимов, то: через тире в случаях более прямого соответствия; при помощи скобки, когда объяснение более косвенно.
Изредка смею взять на себя перенос ударения или его двоение (в I-II изданиях Даля бывают ошибки). Слова, прямо относящиеся к лошадям, и некоторые примеры бранных выделены в приложение.
При составлении словаря мне много помог мой младший сын Степан.
